События января-февраля чертовой дюжины XXI века пробудили от интеллектуальной спячки. Социальные протесты в год
президентских выборов заставили призадуматься о ближайшем будущем и цене,
которую придется за него платить. Роман Акрама Айлисли оторвал от «каменных снов», в
котором мы пребывали по поводу будущего нашего кровавого конфликта с
соседями-армянами.
Самое интересное, что общество, оказавшееся в принципе единым по поводу права
писателя на выражение своего мнения, в
значительной своей части возмутилось тем, как была представлена история
событий, и даже не в части ее оценки, а относительно таких вопросов, как
последовательность событий, их причинно-следственные связи. А это уже проблемы
историографии.
И вполне отрадно было видеть, как
представитель молодого поколения наших
азербайджанских мыслителей Фарид Багиров задумался о роли истории и
историографии в жизни людей и поделился своими мыслями с нами. Желающие могут
ознакомиться: http://www.mediaforum.az/rus/2013/02/08/История-и-ее-интерпретация-072416737c06.html
В свою очередь и я хотел бы откликнуться на мысли молодого автора.
Важным, центральным высказыванием считаю следующие слова: «... азербайджанская
историография стала формироваться в эпоху, когда она не могла быть свободной...». Речь идет о советских временах. Я не смею занимать время долгими рассуждениями
и откликами на аргументы и приводимые факты из этой очень полезной публикации.
Позволю себе только развернуть это, в целом справедливое суждение, но так,
чтобы правильно понять призыв Фарида Багирова подвести итоги, «закрыть счет»
прошлого.
Историография,
как писание истории долгие тысячелетия и столетия была несвободной, и это было везде. Потому что историю писали
для легитимизации власти и оправдания политики. Она была практически тем же,
что и монетный чекан с изображением правителя. Писать ее могли немногие: грамотность была невысока,
материал стоил дорого. Потому и состояли историографы при дворах правителей.
Менялись правители, династии – менялись историки и bх взгляды. «Картлис Цховреба»
(«Житие Картли» – История Грузии) переписывалась чуть ли не при каждом новом
грузинском царе. Конечно, угол зрения на события давнего соответственно мог
меняться. Естественно, прежние варианты постепенно исчезали из оборота. Известно,
что в подобных случаях неугодные книги обычно и уничтожались.
Церковь - другой «покровитель» истории – возможно отличалась большой последовательностью.
Но у нее был свой Господин на небесах. Особое место занимает историография
золотого мусульманского периода. Арабские историки были достаточно независимы
от халифов, и потому стремились быть
объективными, следили за достоверностью сведений, отслеживая цепочку
передатсчиков, и могли быть разных убеждений
в силу многообразия мусульманской доктрины. До нас дошел и про-шиитский
ал-Йакуби, и историки-сунниты, и про-персидский
ад-Динавари. Ибн Ханбал (ум .855), основатель консервативной суннитской школы
правоведения, сказал о своем старшем современнике историке ал-Вакыди (ум. 822):
«Он врун!» Однако мы имеем возможность пользоваться сведениями ал-Вакыди и по
сей день. Наверное потому мы можем это делать, что были и такие историки как
знаменитый ат-Табари (ум. 923), который собирал все противоречивые сведения и
помещал в свою книгу, иногда позволяя себе усомниться в достоверности, но чаще
заключая после всего: Аллах знает лучше!
Но эта традиция
была не всегда - период господства местных династий в истории ислама привел к преобладанию
соответствующей историографии. Что изменилось сейчас? Прежде всего расширился дуступ
к источникам информации. Начиналось все с создания публичных библиотек, а сегодня
это электронные библиотеки и ресурсы в Интернете. Доступны теперь и средства выражения
и распространения – тот же Интернет и его ресурсы. Современная историография
заметила это изменение общей ситуации: люди думают об истории по разному, создают
свои истории и остаются сами собою, а историки собирают и хранят эти разные «устные»
истории.
Подведу итог.
Современные изменения качества общественной жизни и условий историографии
требуют отделения истории от политики. Легитимность власти не должна корениться
в истории, чтобы не было соблазнов ею манипулировать и вертеть. Историю должны
писать свободные от политики профессиналы, но право ее писать есть у каждого. А если так, то и расчитывать на то, что
удастся подвести общие ее итоги сообща не получится. Есть только один способ сделать историографию
не ареной сражений, а полем полезного взаимодействия людей. Поставить в центре
человека с его миром, переживаниями, правами и обязанностями. Вариантов будет
много, но и интерес к истории будет расти. Единство нации не может быть в
единстве мнения, а как раз наоборот, его нужно искать в единстве уважительного
взаимодействия. У женщин может быть один взгляд, у молодого поколения другой, один юноша может принять мнение историка из поколения
дедушек, а дедушка может согласиться с внуком.
Есть в этом одна особеность и одна опасность. Политика, отделенная от истории,
теряет последнию как свое оружие.
Источником легитимности и мерилом эффективности политика становится не слово, а
дело. Я думаю в этом есть польза и для историков, и для политиков, и для
граждан. Чем, как не историей (или
вариантами ее историографии) вооружались армянские националисты и израильские
сионисты?
А теперь отреагирую на парочку примеров восприятия и отражения истории и
жизни в прекрасной публикации Фарида
Багирова:
О материализме и Боге: материализм не может лишить человека совести, напротив
он призывает быть совестливым в материальном мире, а не в отношениях с Богом.
Равенство возможностей и непреклонность общих правил в процессе взаимодействия
материальных интересов (правовое общество) воспитывает и совесть, и отвественность. Если перенести поиск и культивирование этих качеств в отношения с Богом,
то это значит оторвать материю от
совести, но не от человека, в том числе и в его отношениях с Богом. Тогда и будет соблазн говорить с Ним, а не с людьми,
искать у Него оправданий отсутствию совести и ответственности на своем посту,
на работе, на улице – в материальном мире.
О Селиме Явузе: Нежный поэт был прежде всего прекрасным политиком и
государственным деятелем. И основу этому положил его отец Баязид – ведь он сделал
его, изгнанника, поднявшего против султана бунт, - своим наследником, потому что
не видел ни в ком другом более способного правителя. Янычары, симпатизировавшие
шиитам, стреляли в его шатер накануне
битвы, протестуя против похода на Исмаила. А он привел их к победе над ним. Он
всегда делал выбор в пользу политики – но только той, которая делает историю,
но не подчиняет ее себе.
Об Исмаиле Первом: Его боготворили, он был воплощением рыцарства, он был
кумир и богоподобен. Как мог он считать эти качества ниже презренных пушек на
поле битвы?! Но пушки сделали свое дело - и Исмаил-шаха не стало. Как и не стало
продолжения тюркской государственности в той традициии, которую он воплощал.
Сефевиды стали персидским государством, а Османская Турция - властительницей
Средиземноморья и половины Европы. Конфликт с Селимом был не просто
междинастийным, а это было противостояние старой традиции с новой, прагматизма
и мистицизма.
Сулейман Великолепный: это не начало господства фурий при дворце султанов.
Это вершина могущества Османской империи. Великолепным его называли европейцы,
а турки называли его Кануни – за то, что он дал им закон и следовал ему, как
никакой иной правитель в Европе. И закон этот был не абстрактный, а материальный:
он впервые объединил практику и шариат в
единый законодательный кодекс. Его барельеф стоит в ряду великих законодателей мира у входа в конгресс США. Он был султаном и для мусульман, и христиан, и
иудеев, практически уравняв всех перед единым законом.
История учит, но историю лучше творить сегодня, чтобы с благодарностью
вспоминали завтра. И она не терпит когда ею размахивают как дубинкой.
No comments:
Post a Comment