Cегодня cудить по совести – а история рассудит завтра!

История, ее отображение (историография) и ее присутствие в нашей жизни привлекают внимание прессы и читательской аудитории практически во всех новых государствах, где происходит рост национального самосознания и поиски национальной идентичности. Переосмысление прошлого, обновление исторического знания представляются наиболее коротким путем для самоопределения и обретения пути в новом мире. Здесь переплетаются минувший опыт, настоящее и будущее людей во взаимодействии друг с другом и между поколениями, независимо от занятий, пола, возраста, национальности, вкусов и нравов. Представления об истории, о своих истоках и о том какие это дает права, или к чему обязывает – значительный сегмент национального сознания и составляет иногда основу поведения людей. Мне захотелось обратиться к авторам и участникам дискуссий о происходящем с нами сегодня, в которые обильно привмешиваются отрывочные знания об истории без критической оценки достоверности и проверки на пригодность.

Обратите внимание на заголовок: из него следует, что история имеет отношение к настоящему и будущему, но не сказано о ее содержании как знании о прошлом. Настоящее -  за окном, мы его оцениваем и сознательно, и бессознательно: тому показатель наше проведение в жизни. Более того, мы имеем право и должны высказывать свое отношение к нему, потому что, если не будем делать этого сами, то за нас сделают другие. И не факт, что они сделают это так, как мы чувствуем, как хотели бы сказать и отреагировать. Но насколько мы обеспечены и насколько корректны, когда к решениям проблем настоящего  начинаем применять свои знания о прошлом?

Прежде всего признаемся, что реальность всегда шире и глубже, чем наши познания о ней. Есть индийская притча о четырех слепых. Четверо слепых подошли к слону. Один дотронулся до ноги слона и сказал: «Слон похож на столб». Другой дотронулся до хобота и сказал: «Слон похож на толстую дубину». Третий дотронулся до живота слона и сказал: «Слон похож на огромную бочку». Четвёртый дотронулся до ушей и сказал: «Слон похож на большую корзину». И потом они начали спорить между собой относительно того, каков слон на самом деле.  Мы действительно похожи на слепцов, когда пытаемся представить себе прошлое. Ведь мы также лишены возможности видеть его, как и несчастные четыре незрячих. И также, как они, каждый касается реальности со своего угла. Особенно это относится к давнему прошлому: чем меньше средств передачи информации, тем больше полагаемся на воображение и тем больше вероятность искажения реальной картины прошлого под давлением реалий настоящего.

Как слепые и глухонемые, которые из всех органов чувств зависят от осязания, так и историки давно минувших веков зависят от его величества источника, прежде всего, я имею в виду и буду говорить о письменном источнике. Насколько можно на него полагаться? Нужно помнить, историю на протяжении веков писали для легитимизации власти и оправдания политики. Она была практически тем же, что и монетный чекан с изображением правителя. Писать ее могли немногие: грамотность была невысока, материал стоил дорого. Потому и состояли историографы при дворах правителей. Менялись правители, династии – менялись историки и их взгляды. «Картлис Цховреба» («Житие Картли» – История Грузии) переписывалась чуть ли не при каждом новом грузинском царе. И текст был зафиксирован только в XVIII веке при царе Вахтанге VI. Естественно, прежние варианты постепенно исчезали из оборота, поскольку элементарно не переписывались, если  только намеренно не уничтожались.

Религия - другой «покровитель» истории – имела своего Господина на небесах. Монотеистические религии – иудаизм, христианство, ислам – имели много похожего в воззрениях на историю, конечно, каждая смотрела на нее под своим углом зрения. Это были всемирные истории, начинающиеся с появления рода человеческого от прародителей Адама и Евы. Дальнейшее изложение концентрировалось на событиях своей общины. Естественно, были и самостоятельные линии внутри каждой из трех традиций.

Армянская историография занимает особое место. Ее исключительность в том, что Армения действительно была первой страной, правители которой приняли христианство. Это произошло, согласно предания, в 301 г.н. э., т. е. за 12 лет до принятия христианства римским императором Константином и издания Миланского эдикта о прекращении преследований христиан. Иногда наши отечественные историки утверждают, что христианство рапространилось в Албании раньше Армении. Однако это разные вещи. Принятие новой религии устанавливается не только свидетельствами источников, которые, как мы знаем, были призваны обеспечивать политику и претензии правителей, но и данными археологии,  изучением этнографического материала. Например, мы имеем твердые свидетельства источников о принятии иудаизма хазарами. Однако в археологических находках доказательства об исповедании иудаизма населением Хазарии практически отсутствуют. Это не означает, что источник сообщили неправду, но по-видимому, принятие иудаизма произошло внутри немногочисленной политический верхушки и не охватило широкие слои населения, чтобы отложиться в памятниках материальной культуры. Но бывает и наоборот, как происходило с принятием христинства в Римской империи: император Константин Великий отреагировал на процесс, происходивший снизу. Ясно, что ограничиваться данными письменных источников в рассмотрение такой проблемы, как принятие новой веры широкими слоями населения, неверно.

Факт принятия христианства армянским царем Трдатом III считается в науке установленным, и все другие события и данные его подтверждают. Это было очень важным событием. В дальнейшем Армянская церковь и государство действовали сообща для укрепления центральной власти над свободолюбивыми армянскими феодалами – нахарарами. Конечно, распри и соперничество за верховную власть не могли не отражаться и на написании истории. Так, например, согласно последним западным исследованиям, наиболее известный, базовый памятник армянской историографии «История Армении» Моисея Хоренаци писалась для обоснования претензий рода Багратуни и для принижения влияния рода Мамиконян. Линия на укрепление центральной власти через выполнение просветительской христианской миссии составляет нить, на которую последовательно нанизывались события, кропотливо собиравшиеся армянскими священнослужителями. Эта доминирующая особенность практически размывала авторство произведений истории, которые постоянно дополнялись и подправлялись в угоду политическим условиям более позднего времени. О той же Истории Хоренаци существует мнение, что врядли она представляет собой произведение автора конца V в., которому приписывается, и в книге есть немало событий и указаний на первичные источники, которые относятся к VII в. Поэтому известные исследователи и переводчики произведений армянских историков на Западе, называя легендарных авторов историй Армении, предпочитают использовать выражения вроде «Армянская история, приписываемая Себеосу», или оговаривать, что авторство условно. Оно и понятно, так как коллективным автором произведений выступал союз политиков (правителей) и священнослужителей. В этом не следует искать чего-то негативного. Для того времени это было передовым явлением, способствовашим сохранению самосознания и идентичности армянского народа, а также длительной историографической традиции. Но с другой стороны, это подтверждает и то, что взгляд армянской историографии на события и факты, а тем более ее оценки, не могут выражать ничего большего, чем представления верхушки отдельного сообщества, к тому же часто находившегося в конфликте с соседями, и даже единоверцами и соплеменниками.

Несколько иное дело - арабская историография, которую можно назвать вершиной средневековой религиозной  исторической литературы. В ней была разработана и реализована особая система установления достоверности сообщения через обязательное выявление цепочки передатчиков информации вплоть до очевидцев события. В силу многобразия и транснационального характера мусульманской доктрины мы имеем и разнообразие исторических взглядов на события – т.е. «подход к слону» был не с одной лишь стороны. До нас дошел и про-шиитский ал-Йакуби (IX в.), и историки-сунниты, и про-персидский ад-Динавари (IX в.). Ибн Ханбал (ум .855), основатель консервативной суннитской школы правоведения, сказал о своем старшем современнике, историке ал-Вакыди (ум. 822): «Он врун!» Однако мы имеем возможность пользоваться сведениями ал-Вакыди и по сей день.

Наверное потому мы можем это делать, что были и такие историки, как знаменитый ат-Табари (ум. 923), который собирал противоречивые сведения и помещал в свою книгу, иногда позволяя себе усомниться в достоверности, но чаще заключая после всего: Аллах знает лучше! И сегодня очень странно читать на одном из достаточно популярных сайтов выражения вроде: «персидский историк ат-Табари». Да, Мухаммад ибн Джарир ат-Табари родился в Амуле в Табаристане и был, вероятно, этническим иранцем. А историк Х века Мухаммад ибн Йахйа ас-Сули, был по происхождению тюрком, а уникальный представитель арабской географической и исторической литературы ал-Масуди (Хв.) был чистокровным арабом, а автор самой полной историко-географической энциклопедии Йакут ал-Хамави ар-Руми был греком. Но все они творили в рамках исламской литературной традиции, умножая ее многообразием своего опыта и наблюдений, четко фиксируя свои источники и даже оценивая их достоверность. И все же блестящая арабо-мусульманская историография пресекла доисламскую арабскую историческую традицию Йемена, а также и персидскую, поскольку люди, прежде создавашие ее, теперь были творцами новой мусульманской традиции. Правда, сведения предшественников, особенно персидской историографии, частично сохранили для нас арабоязычные авторы.

Видимо, такая же участь постигла и албанскую литературу на Кавказе, когда в результате исламизации и расширения сферы использования албанским населением арабского, а затем персидского и тюркских языков христианская литературная традиция Кавказской Албании оказалась поглощена армянской. А сегодня точка зрения нашего выдающийся историка-востоковеда З.М.Буниятова и его последовательницы и младшей коллеги Фариды Мамедовой, ратовавших за существование  албанской литературы, нашла блестящее подтверждение. Выше говорилось, что в результате изменений общественно-исторических обстоятельств, одна литературная традиция, а соотвественно и историография вытесняется другой. В 1996 г. грузинский востоковед Заза Алексидзе обнаружил в монастыре на Синае так называемый албанский палимпсест, содержащий сто с лишним страниц библейских текстов и комментариев  на албанском языке. Греческим термином  палимпсест обозначают документ, на который поверх старого текста, который смывался, или соскабливался, наносился новый. Поверх албанского текста был нанесен грузинский текст. Это чаще всего делали по причине дороговизны писчего материала, если предыдущий текст оказывался без своего читателя. Датировка албанского текста устанавливается неточно, и ученые спорят, существовал ли восстановленный из этих 100 страниц 59-буквенный албанский алфавит до легендарного изобретения албанского, армянского и грузинского алфавитов Месропом Маштоцем в V в.

Когда дело доходит до использования источников, то конечно, достоверность арабских памятников вне конкуренции, если сравнивать их с иными современными им историографиями.  Здесь мы подошли к тому, что собственно и подогревает интерес к истории у политиков. Мы видели, что есть основание не доверять армянским источникам, осторожно относится к грузинским источникам. Но что донесли до нас арабские источники о нашей жизни на Кавказе, о границах государств, сферах влияния и других вопросах, которые будоражат умы, сталкивающиеся в спорах о правах на землю.  Сразу скажу: не нужно торопиться судить и на авторитете наших надежных арабских авторов в том числе. Вот примеры.

Недавно в связи с романом Акрама Айлисли вновь обострились споры о том, кому исторически принадлежал Нахчыван. А что говорят нам арабские источники? Там сплошная, трудно систематизируемая масса противоречивых свидетельств . К слову сказать, это же относится к Барде. Например, географ Ибн Руста говорит, что Барда относится к кувар (ед. кура: округ, провинция) Арминийа, однако о Ныхчыване говорит отдельно от Арминийи и от Азербайджана.   С другой стороны, у него и Арминийа, и Арран (центральная часть современной Азербайджанской республики) - части (аксам) Ираншехра  (вполне понятно – это считалось сасанидским наследием). А на следующей странице автор говорит, что и Арран, и Нашва (Нахчыван?!), и даже Баб ал-Абваб (Дербенд)- кувар Арминийи!

А вот ал-Йакуби (IX в.), который, согласно нашим сведениям о нем, бывал на Кавказе и знал его лучше, Барду включает в состав Азербайджана вместе с Ардебилем, Хоем, Марандом, Тебризом. Это очень необычно, так как Барда у других авторов упоминается либо в составе Арминиййи, либо Аррана, но чаще всего на границе. Последнее также имеет свое объяснение: Барда часто была резиденцией арабского наместника, надзиравшего и над Арминийей, и Арраном. Или Ибн ал-Факих (нач. Х в.) сообщает: От Барды до Зинджана - Азербайджан, от Барды до Баб ал-Абваба - Арминиййа. Но он же указывает, что в Баб ал-Абваб живут тюрки (маназил ал-атрак).  

Как же быть: может вовсе отказаться от попыток понять прошлое из сохранившихся древних книг и читать исторические памятники как сказки без всякой надежды на их использование для создания адекватных представлений о прошлом? Кстати, в этом больше смысла и пользы, чем в их использовании для решения территориальных споров. Но конечно же, мы должны быть благодарны нашим предшественникам, и арабам, и персам, и тюркам, и византийцам, в том числе и армянским монахам и историкам - постигавшим грамоту, собиравшим сведения, переписывавшим их, сберегавшим их от пожаров и варварского отношения неучей. Благодаря им у нас есть какой-то отпечаток минуших событий. Но врядли есть смысл абсолютизировать и аргументировать этими свидетельствами, а сначала нужно начать говорить с источниками на их языке. Самое главное, не перепутать наши реалии с реалиями прошлого. Каждый из нас – и автор живший тысячу лет назад, и сегодняшний читатель, и историк – имеют вокруг себя условия и реальности, свойственные их времени. Различить границу бывает нелегко даже для маститых ученых, или правильне сказать, нелегко бывает открыто обозначить эту границу.

Покажу на примере. Наш известный востоковед, наверное, один из лучших специалистов по арабской географической литературе на всем пространстве бывшего СССР, Наиля-ханым Велиханлы обратила мое внимание на карту Ибн Хаукаля, где слово Азербайджан по-арабски протянуто до Дербента (!). На мой взгляд, это единственный случай, когда территории нынешнего северного и южного (ныне в Иране) Азербайджана оказались обозначены единым политонимом на средневековой карте – названием нашего сегодняшнего независимого государства.  Другой известный  востоковед А.П. Новосельцев, воспроизведя эту карту в одной из своих книг, нанес на нее переводы географических названий, но оставил слово «Азербайджан»  в трудноразличимой арабской графике. Книга вышла за год до развала СССР.  А. П. Новосельцев – выдающийся ученый историк. Однако, на его работу повлияли политическая обстановка и атмосфера его времени. Пример этики ученого показала Наиля-ханым. Прекрасно понимая причины появления такой карты (об этом  я скажу ниже), она также понимала и положение коллеги – и проявила выдержку, не бросилась публично осуждать заслуженного историка-коллегу.

Подведем некоторые итоги. Люди не слишком изменились за прошедшие столетия как индивиды, их фундаментальные мотивации, мечты и повседневные заботы не стали другими. Однако изменилась общественная среда и условия, также как и проблемы общественной и политической жизни. Иными словами, у каждой эпохи свои реалии, которые влияют на восприятие, фиксацию и отношение к жизни, политике и истории (событиям прошлого). Это не означает, что нужно отказаться от изучения и использования опыта прошлого. Представления и суждения историков прошлого можно использовать для понимания наших проблем, ведь все познается в сравнении, и понимание разницы реалий прошлого и настоящего – важнейшее условие для правильной оценки дошедших до нас свидетельств. Ими нельзя аргументировать, реагируя на злободневные проблемы сегодняшнего дня. Нужно отделить историю от политики, уже хотя бы из такого простого соображения, что для авторов, оставивших свидетельства истории, эти события были не историей, а политикой. И для авторов средневековых книг, собиравших эти свидетельства и добавлявших свои наблюдения, этот процесс также был частью современной им политики.

Сасаниды в конце 6-го - начале 7-го века переселили часть армян в Гирканию (Джурджан) и поручили ее управление Смбату Багратунии и его войскам для противостояния напору тюрков.  С другой стороны, примерно в это же время,  группа армянской знати восстала против персов и подчинилась тюркскому кагану, сообщает армянский историк Себеос.  А в IX веке византийский император переселил армян в Тракию и поручил им управление областью.Для армянской историографии это подвиги армян и расширение сферы их влияния, поскольку армянская церковь и центральная власть боролись за единство своей паствы и ее политической организации. А для правителей Византии и Ирана это были действия по управлению своими подданными.

Свои ограничения имеет и многообразная и достаточно независимая арабская историографии. Задача бесперебойный сбора налогов, противостояние хазарам на Кавказе и среднеазиатским тюркам в Мавераннахре обуславливали подчинение и переподчинение областей и изменение границ налогосбора. Многое также зависило от качеств отдельных наместников и степени доверия со стороны халифа, также как и от политических задач момента. На арабские источники также влияла и книжная традиция греческой географии. Соответственно появлялись противоречивые свидетельства, совпадающие то с одними, то с другими сегодняшними амбициями.

Кажется очевидным, что разобраться в этих реалиях прошлого и более или менее приблизиться к реальной картине событий истории могут только подготовленные, терпеливые и открытые к противоположному мнению профессиналы. Это не означает запрета на изучение истории другими. Напротив, сегодня расширился дуступ к источникам информаци, электронные ресурсы в Интернете содержат большую часть редких изданий первоисточников. Возникает очень опасный парадокс, когда похвальное стремление познать свои корни и историю, многочисленность носителей информации и доступность источников по существу работают на возрождение старого, а не построение нового.  Неподготовленная аудитория возрождает ценности политической жизни прошлого, которые начинают руководить их действиями сегодня. На самом деле, руководит политическая элита, как это делалось и раньше. Но тогда людям просто дела не было до границ владений князей или их политической влиятельности. А сегодня история помогает еще больше укрепить зависимость от политической элиты, она успешно заменяет силу феодала и прямое принуждение власти.

Это особенно касается многоэтничных и многоконфессиональных государств. Вспомним пример Ливана: ни единый арабский язык, ни обозначенная общая ливанская идентичность не уберегли от кровавых межконфессинальных войн. Обвинять партии и элиты в злокозненном кровопролитии было бы сильным упрощением. Второй парадоксальный момент в том, что игры с историей скрывают опасность для самой элиты, когда в игру вовлекаются массы. Игроки сами становятся заложниками игры. Нарастает ком насилия, и лидеры сами могут стать объектами и жертвами жестокой игры, контроль над которой начинает ослабевать: одно дело, когда в движении находится ближайшее окружение, и другое дело, когда в движение приходят массы.

Есть, казалось бы и армянкая модель внутренней стабильности – единый этнос, единая церковь, единая политика! Ну так ведь это идеализация и абсолютизация пройденных исторических этапов – доминирования религиозной, а затем этнической идентичности. Врядли стоит возрождать и укреплять прошлое, нужно думать о будущем в соотвествии с сегодняшними реалиями, которые требуют равных условий и единого психологического климата для всех идентичностей в государстве. Существо современного момента исторической мысли и историографии как раз состоит в том, чтобы освободиться от традиционных оков единства мнения и взглядов на историю, обслуживающих политику.

Люди думают об истории по-разному, создают свои интерпретации истории, извлекают собственные уроки. Вариантов будет много, но и интерес к истории будет расти. Единство нации не может быть в единстве мнения, а как раз наоборот, в современном мире его нужно искать в единстве уважительного взаимодействия. У женщин может быть один взгляд, у молодого поколения другой,  один юноша может принять мнение историка из поколения дедов, а дед может согласиться с внуком. Но только нужно признать следующие три положения:

·         источник нужно уметь читать – значит необходимо изучать языки, если не хотите полагаться на чтение других.

·         источник представляет искаженную картину соответственно ограниченности образования, религиозной принадлежности, политических условий жизни автора – значит нужно исследовать не только интересующий вас вопрос, а всю эпоху, и все время, и разные мнения  о том, что вас волнует,

·         воссозданная вами картина настолько же может быть ограничена реалиями вашей жизни, насколько это можно было видеть у других – нужно проявлять толератность к мнению других и быть готовы пересматривать собственное мнение настолько же, насколько аргументировать его.

Хотелось бы завершить обращением, что историю не только пишут, но ее создают действиями в современном обществе. Сегодняшние действия станут историей завтра, и она вынесет свой приговор. Но сегодня действовать нужно, рукодствуясь совестью и думая о будущем, а не о прошлом, потому что никогда перед человечеством не стояло задачи возврата в прошлое. А если кто-то ее и ставил, то никогда не имел шанса на ее достижение.

(Опубликовано с некотрыми изменениями на сайте “Minval.az” 11 апреля, 2013 г.: http://www.minval.az/view_yazar.php?id=199 )

 

Дорога к Миру: Принуждение или Привлечение?

Несколько минут сегодняшней программы GPS Фарида Закарии (03.03.2013) – два небольших сюжета – заставили меня оторваться от работы над средневековыми источниками и подумать о политическом мышлении и чувствах политиков в сложном деле решения застарелых конфликтов в мире.

Прежде всего интервью с послом Ирана в ООН господином Мохаммадом Хазаи. Вопрос был, почему Иран, настаивая на своей устремленности к миру в регионе, не отвечает на приглашение США о переговорах и утверждает, что их намерения неискренни и несерьезны? Что могло бы служить показателем серьезности намерений США? Ответ был прост: говоря о мире, США продолжают запугивать Иран, угрожать санкциями и утверждать о необходимости комбинирования переговорной политики  с давлением. Так с народом и государством, выстоявшем в многочисленных испытаниях, говорить нельзя.  Хорошим знаком был бы реальный шаг в разрядке напряженности.

Второй сюжет был о документальном фильме, недавно снятом в Израиле и завоевавшем  широчайшую зрительскую аудиторию: шесть бывших руководителей израильской спецслужбы «Шин-Бет» единодушно утверждают в интервью журналистам, что война сделала израильтян жестокими, что армия ведет себя так же, как немецкие нацисты во Второй мировой войне, что мир для израильтян становится все более и более дальней перспективой.  Хорошо бы, премьер Натаньяху тоже посмотрел этот фильм, - заключил Фарид Закария.

Оба сюжета ставят один и тот же вопрос, откуда проходит дорога к миру? Вспомнились события в Ираке. Саддам Хусейн развязал несправедливую войну. Действия коалиции шли под знаком «принуждения к миру». Возможно, не было иной меры, чем войсковая операция, для немедленного прекращения страданий людей. И тем не менее мир в Ираке не наступил. Почему? Потому что нет и не может быть единого представления о том, каким должен быть мир после войны. Принуждение к миру и разговоры о мире через давление не создают главных условий и необходимого состояния людей для ориентирования на долговременный мир: доверия, намерения понять другую сторону, готовности пересмотреть свою позицию.

Утверждают, что в ближайшее время Президент Обама намерен совершить свой первый визит в Израиль. Здесь в Америке многие считают главной его заслугой то, что он всем несогласным сторонам во внутренней политике давал знаки, приглашающие к сотрудничеству, переговорам, старался выстроить новую культуру в формировании политики, где при разнообразии мнений всех объединяло бы стремление действовать сообща, иными словами, он старался не принуждать к принятию собственной правды, а создавать общую правду частично за счет своей. И потому кое-что получалось не так, как ожидалось, но америкацы стали лучше понимать друг друга. Сможет ли такой взгляд на вещи помочь в решении застарелого и жесточайшего Палестинского конфликта? В передыдущий срок президент США показывал знаки, свидетельствующие о намеренниях изменить традиционную схему отношений, но многое, в том числе и отвественность за результаты выборов и за возможность продолжить свою программу, ограничивали его. Сегодня, в последний его срок в Белом доме кое-что, возможно, и изменилось.

Но не только солидарность со сторонниками мира в Палестине заставила меня оторваться от памятников средневековой арабской мудрости. Сегодня ни одна из сторон в наших конфликтах на Южном Кавказе не выказывает серьезных намерений достичь мира. Принуждение силой влечет унижение достоинства, подавление еще теплящегося внимания, интереса, сочувствия и признания хороших дел людей на противной стороне. А пока армяне грозят нам со стратегических высот захваченной азербайджанской земли, а мы отвечаем дополнительными ассигнованиями в военный бюджет. Чья победа принесет мир? Почему отставные руководители «Шин-Бет» заговорили о мире искренне, а о своем народе с болью, только сейчас? Один из них даже сказал, что израильтяне выигрывают битвы, но проигрывают войну и свое будущее. Может нам не нужно проходить уроки, уже пройденные другими и очевидные всем?

История и Справедливость в жизни и политике, и в суждениях нашего большого писателя Чингиза Гусейнова.

Если бы меня спросили, почему  нам, азербайджанцам, трудно приходится в аргументировании своей позиции, например, в Карабахском вопросе, или во взглядах на проблему разделенного народа – азербайджанцев на севере и в Иране – я бы не стал ссылаться на двойные стандарты, на анти-мусульманские предубеждения и прочие ссылки на необъективность.  Уверен, что, прежде чем иметь основание говорить так, нужно разобраться в себе, а для это нужно суметь посмотреть на себя, находясь в ином сообществе, проще говоря, со стороны. Ведь не мы одни живем на этом свете, и не мы только имеем право на собственное мнение.

Наш большой писатель Чингиз Гусейнов помножил свой талант, коренящийся в его индивидуальности и многокультурности нашей Родины, на проницательность, свойственную масштабному взгляду на вещи. В интервью «Вестнику Кавказа», опубликованнному в том числе и здесь http://www.contact.az/docs/2013/Interview/022500029577ru.htm ,  мудрость и любовь к Родине, переживания за соотечественников и гуманизм,  честность и корректность, мне кажется, подвели черту под баталии о произведениях другого нашего писателя Акрама Айлисли.

Корреспондент, видимо, обрадованный возможностью общения с масштабным мыслителем, одновременно затронул важнейшие вызовы современного мира – отношение к исламу, причины нерешенности арабо-израильского конфликта.  Большой гуманист, конечно, отвечал как мыслитель, а не политолог. И это особенно ценно, потому что противоречивых выкладок политологов хватет с лихвой. Однако, не доставало в ответах того самого уникального сочетания масштабности взгляда и присутствия внутри обсуждаемой проблемы, которое и делает мнение писателя столь ценным в вопросах, связанных с Азербайджаном.

 

Ислам в современным мире и, к сожалению, в обостряющемся столкновении политических интересов на Ближнем Востоке, оказывается перед традиционной дилеммой консервативного радикализма и модернизации. Но насколько модернизация может касаться фундамента религии? Можно ли пересматривать статус арабского языка в исламе? Во первых, в Коране есть слова, что он ниспосылается на этот раз "на ясном арабском языке». Таких мест несколько, но приведем текст из 26-ой суры: «Воистину, Коран – послание Господа миров ...чтобы ты [Пророк Мухаммад]  стал одним из увещевателей, [но] на ясном арабском языке. Воистину он [Коран] содержится в писаниях древних народов. ... »  (Коран, сура 26, аяты 192, 194-196)."Действительно, Коран не отвергает предыдущие книги, а как раз ниспосылает откровения на другом, арабском языке, через арабоговорящего пророка, поскольку предыдущие пророки не смогли донести истины на иных языках. Правда, если Аллах хотел разъяснить всем на каком-то одном языке, зачем он смешивал языки в вавилонское столпотворение? Но и здесь могут быть объяснения, в том числе и о неверном толковании события и его причин. Однако статус арабского языка, следует признать безоговорочно как того самого язык, на котором Аллаха пожелал ниспослать истину.

Мог ли какой-либо средневековый богослов утверждать, что прежде существовали суры «Ииусус» и «Моисей»? Безусловно, аяты можно собрать вместе в отдельные  главы по темам. Собственно так это и было сделано составителями сборника аятов – Корана - при халифе Османе, через много лет после смерти Пророка . Но если так, то и суры формировались правоведами после смерти Мухамммада, и достаточно произвольно, и конечно, главные фигуры к тому времени противоборствующих религий не могли быть удостоины специального места в Коране, но те, кто были общими предками - Нух и Ибрахим - могли. Вместе с тем есть суры «Йусуф» и «Марйам». Эти персонажи не были центральными символами иудаизма и христианства, как и не были законодателями.

Отделять хадисы от Корана – все равно, что отделять Евангелие от Ветхого Завета. Существенная разница с жизнеописаниями Иисуса в том, что действия Пророка фиксировались с документальной точностью.  Однако вполне оправдано, что деяния смертного человека не приравнивались к прямым предписаниям Аллаха (Корану). Но ведь Аллах никогда и не оставлял своего Пророка, и всегда наставлял в его действиях.

Пересмотр значения хадисов сближает с представлениями другого нашего талантливого соотечественника Эльмира Кулиева, который считал, что в период деятельности в качестве руководителя общины, Пророк примешивал свои взгляды и интересы общины к божественным откровениям. Но если Мухаммад веровал сам в то что говорил, то такое намеренное действие плохо сочеталось с мировоозрением верующего. И практически это низлагает Мухаммада как пророка. Разница в стиле и содержании двух условных частей Корана очевидна, и суры делятся на мекканские и мединские - точно также проводя условную линию между одним и другим периодами жизнедеятельности Мухаммада.

С материалистической точки зрения это имеет более устойчивое объяснение: и те и другие откровения в понимании Мухаммада были божественны по происхождению, но на самом деле выводились из его индивидуального сознания. Но вот как, под влиянием каких факторов формировалось это сознание, и насколько Мухаммад мог отличать свое сознание  от внешнего импульса? Логические упражнения разума в вопросах веры легко могут привести к богохульству. Потому-то и всякая религия ограничивает возможности разума в познании сущего и предлагает другой источник – веру. Так что трудно уберечь религию, если касаться ее фундаментальных положений усилиями своего разума.

В арабо-израильском конфликте, в вопросе о Палестине, я уверен, не только арабам нужно примириться с некоторыми истинами. Создание государства Израиль – уникальный случай реализации такого противоречивого принципа, как «исторические права» еврейского народа на Палестину. События до второго вавилонского плена – далеко не однозначно решаемые вопросы истории семитских народов.  В реализации этих прав содержалась большая несправедливость по отношению к арабам. И эту истину не мешало бы осознавать в Израиле. У этой коллизии есть такие неделимые символы как Иерусалим, Храмовая гора. Еврейский народ заслужил право на собственное государство, не благодаря историческим правам, а потому, что другие народы не гарантировали им безопасности за многие сотни лет их существавания без государства. И в этом, кстати, и решение того противоречия, которое возникает в установлении фактов о генетической неоднородности евреев мира, что как следствие может означать, что не все евреи имеют одинаковое происхождение, дающее право на возвращение в Палестину. Это очень противоречивый вопрос. И его решение видится только в том, чтобы в центре заботы и основой принятия решений был человек, условия его жизни, его права, но не права, условно восстанавливаемые из легенд и противоречивых священных писаний.

 

Историография как соприкосновение людей с историей и политикой

События января-февраля чертовой дюжины XXI века пробудили от интеллектуальной спячки. Социальные протесты в год президентских выборов заставили призадуматься о ближайшем будущем и цене, которую придется за него платить. Роман  Акрама Айлисли оторвал от «каменных снов», в котором мы пребывали по поводу будущего нашего кровавого конфликта с соседями-армянами.

Самое интересное,  что общество,  оказавшееся в принципе единым по поводу права писателя на выражение своего мнения,  в значительной своей части возмутилось тем, как была представлена история событий, и даже не в части ее оценки, а относительно таких вопросов, как последовательность событий, их причинно-следственные связи. А это уже проблемы историографии.

И вполне отрадно было видеть, как  представитель молодого  поколения наших азербайджанских мыслителей Фарид Багиров задумался о роли истории и историографии в жизни людей и поделился своими мыслями с нами. Желающие могут ознакомиться: http://www.mediaforum.az/rus/2013/02/08/История-и-ее-интерпретация-072416737c06.html

В свою очередь и я хотел бы откликнуться на мысли молодого автора. Важным, центральным высказыванием считаю следующие слова: «... азербайджанская историография стала формироваться в эпоху, когда она не могла быть свободной...». Речь идет о советских временах.  Я не смею занимать время долгими рассуждениями и откликами на аргументы и приводимые факты из этой очень полезной публикации. Позволю себе только развернуть это, в целом справедливое суждение, но так, чтобы правильно понять призыв Фарида Багирова подвести итоги, «закрыть счет» прошлого.

Историография, как писание истории долгие тысячелетия и столетия была несвободной,  и это было везде. Потому что историю писали для легитимизации власти и оправдания политики. Она была практически тем же, что и монетный чекан с изображением правителя. Писать ее  могли немногие: грамотность была невысока, материал стоил дорого. Потому и состояли историографы при дворах правителей. Менялись правители, династии – менялись историки и bх взгляды. «Картлис Цховреба» («Житие Картли» – История Грузии) переписывалась чуть ли не при каждом новом грузинском царе. Конечно, угол зрения на события давнего соответственно мог меняться. Естественно, прежние варианты постепенно исчезали из оборота. Известно, что в подобных случаях неугодные книги обычно и уничтожались.

Церковь  - другой «покровитель»  истории – возможно отличалась большой последовательностью. Но у нее был свой Господин на небесах. Особое место занимает историография золотого мусульманского периода. Арабские историки были достаточно независимы от халифов, и потому  стремились быть объективными, следили за достоверностью сведений, отслеживая цепочку передатсчиков,  и могли быть разных убеждений в силу многообразия мусульманской доктрины. До нас дошел и про-шиитский ал-Йакуби, и историки-сунниты, и  про-персидский ад-Динавари. Ибн Ханбал (ум .855), основатель консервативной суннитской школы правоведения, сказал о своем старшем современнике историке ал-Вакыди (ум. 822): «Он врун!» Однако мы имеем возможность пользоваться сведениями ал-Вакыди и по сей день. Наверное потому мы можем это делать, что были и такие историки как знаменитый ат-Табари (ум. 923), который собирал все противоречивые сведения и помещал в свою книгу, иногда позволяя себе усомниться в достоверности, но чаще заключая после всего: Аллах знает лучше!

Но эта традиция была не всегда - период господства  местных династий в истории ислама привел к преобладанию соответствующей историографии. Что изменилось сейчас? Прежде всего расширился дуступ к источникам информации. Начиналось все с создания публичных библиотек, а сегодня это электронные библиотеки и ресурсы в Интернете. Доступны теперь и средства выражения и распространения – тот же Интернет и его ресурсы. Современная историография заметила это изменение общей ситуации: люди думают об истории по разному, создают свои истории и остаются сами собою, а историки собирают и хранят эти разные «устные» истории.

Подведу итог. Современные изменения качества общественной жизни и условий историографии требуют отделения истории от политики. Легитимность власти не должна корениться в истории, чтобы не было соблазнов ею манипулировать и вертеть. Историю должны писать свободные от политики профессиналы, но право ее писать есть у  каждого. А если так, то и расчитывать на то, что удастся подвести общие ее итоги сообща не получится. Есть только один способ сделать историографию не ареной сражений, а полем полезного взаимодействия людей. Поставить в центре человека с его миром, переживаниями, правами и обязанностями. Вариантов будет много, но и интерес к истории будет расти. Единство нации не может быть в единстве мнения, а как раз наоборот, его нужно искать в единстве уважительного взаимодействия. У женщин может быть один взгляд, у молодого поколения другой,  один юноша может принять мнение историка из поколения дедушек, а дедушка может согласиться с внуком.

Есть в этом одна особеность и одна опасность. Политика, отделенная от истории,  теряет последнию как свое оружие. Источником легитимности и мерилом эффективности политика становится не слово, а дело. Я думаю в этом есть польза и для историков, и для политиков, и для граждан. Чем,  как не историей (или вариантами ее историографии) вооружались армянские националисты и израильские сионисты?

А теперь отреагирую на парочку примеров восприятия и отражения истории и жизни в  прекрасной публикации Фарида Багирова:

О материализме и Боге: материализм не может лишить человека совести, напротив он призывает быть совестливым в материальном мире, а не в отношениях с Богом. Равенство возможностей и непреклонность общих правил в процессе взаимодействия материальных интересов (правовое общество) воспитывает и совесть,  и отвественность. Если перенести поиск и культивирование этих качеств в отношения с Богом, то  это значит оторвать материю от совести, но не от человека, в том числе и в его отношениях с Богом. Тогда и будет соблазн говорить с Ним, а не с людьми, искать у Него оправданий отсутствию совести и ответственности на своем посту, на работе, на улице – в материальном мире.

О Селиме Явузе: Нежный поэт был прежде всего прекрасным политиком и государственным деятелем. И основу этому положил его отец Баязид – ведь он сделал его, изгнанника, поднявшего против султана бунт, - своим наследником, потому что не видел ни в ком другом более способного правителя. Янычары, симпатизировавшие шиитам,  стреляли в его шатер накануне битвы, протестуя против похода на Исмаила. А он привел их к победе над ним. Он всегда делал выбор в пользу политики – но только той, которая делает историю, но не подчиняет ее себе.

Об Исмаиле Первом: Его боготворили, он был воплощением рыцарства, он был кумир и богоподобен. Как мог он считать эти качества ниже презренных пушек на поле битвы?! Но пушки сделали свое дело -  и Исмаил-шаха не стало. Как и не стало продолжения тюркской государственности в той традициии, которую он воплощал. Сефевиды стали персидским государством, а Османская Турция - властительницей Средиземноморья и половины Европы. Конфликт с Селимом был не просто междинастийным, а это было противостояние старой традиции с новой, прагматизма и мистицизма.

Сулейман Великолепный: это не начало господства фурий при дворце султанов. Это вершина могущества Османской империи. Великолепным его называли европейцы, а турки называли его Кануни – за то, что он дал им закон и следовал ему, как никакой иной правитель в Европе. И закон этот был не абстрактный, а материальный:  он впервые объединил практику и шариат в единый законодательный кодекс. Его барельеф  стоит в ряду великих законодателей мира  у входа в конгресс США.  Он был султаном и для мусульман, и христиан, и иудеев, практически уравняв всех перед единым законом.

История учит, но историю лучше творить сегодня, чтобы с благодарностью вспоминали завтра. И она не терпит когда ею размахивают как дубинкой.